Available via license: CC BY-NC
Content may be subject to copyright.
Вильнюс как «другое пространство»
в русской литературе
Павел Лавринец
Вильнюсский университет
Вильнюс, Литва
В статье рассматриваются некоторые наиболее существенные черты представлений
о Вильнюсе, конструируемых в русской литературе. Эти черты выражают различные
аспекты города как гетеротопичного и гетерохронного «другого пространства»,
противопоставленного окружающему миру, со своими законами течения времени и
сценариями поведения. Материалом исследования стал ряд прозаических и стихот-
ворных произведений, созданных, по преимуществу, после Второй мировой войны,
во второй половине XX в. и начале XXI в., с привлечением, по мере надобности, от-
дельных текстов иной жанровой природы (путевые очерки и воспоминания). Огра-
ниченный объем публикации не позволил включить примеры из рассказа Э.Гера
«Казюкас», повести П.Улитина Поплавок, фантастического романа Ю.Строгано-
ва Стела, стихотворений В.Асовского, Ю.Кобрина, А.Межирова и многих других
текстов, которые, впрочем, не изменили бы общей картины.
Отбор материала исследования до некоторой степени оправдывает то, что изо-
бражение Вильнюса в русской литературе XIX и первой половины XX вв. рассма-
тривалось в других работах (Лавринец 1996; Лавринец 2009; Lavrinec 2009). От-
дельные статьи посвящались образу города в местной русской поэзии XIX – первой
половины XX вв. (Ławriniec 2000) и в стихотворной продукции на русском языке,
связанной с Виленским вопросом (Lavrinec 1999), специально – в поэзии К.Баль-
монта (Видугирите 2011).
Выбор материала обусловлен также тем, что радикальные метаморфозы пре-
терпел сам Вильнюс: существенно изменились этнический состав и социальная
структура населения, преображались архитектурный облик и композиция город-
ского пространства. Изменился и статус города – он стал на самом деле столицей
Литвы, но Литвы Советской; спустя полвека – столицей независимого литовского
государства. После того как в августе 1940г. Вильнюс был провозглашен столицей
Павел Лавринец. Вильнюс как «другое пространство» 275
Литовской ССР, начались работы по социалистическому переустройству города и
переводу правительственных учреждений из Каунаса (Drėmaitė 2009: 82–83), но ут-
вердиться в новом качестве город до войны не успел.
Прежняя польская форма названия «Вильно» появлялась применительно к преж-
ним эпохам: например, в пьесе о юности Ф.Дзержинского (Канович, Ханеев 1960).
Вильно упоминается в воспоминаниях о прикомандированных к частям Красной ар-
мии поэтах и писателях, оказавшихся в сентябре 1939г., по словам Е.Долматовского,
в «древнем городе Вильно» (Долматовский 1975: 48–50; Исбах 1964: 346–350). Го-
род назван «старой Вильной» в обращенных к Мицкевичу словах в стихотворении
В.Рождественского «В Вильнюсе» (Рождественский 1985: 295–296).
Образу столицы Советской Литвы не отвечали черты города, называемого Виль-
но. Например, в рассказе, который пишет писатель в новелле К.Воробьева «Во гро-
бе сущий»: «старинный город» с приземистыми домами на тесных и извилистых
улицах; площадь Лукишки, поросшая, «как и пятьсот лет тому назад, <...> придо-
рожником, пыреем и еще какой-то несказанной литовской травой». На окраине
площади «шприцем проколол небо красномакушечный костел», из которого до-
носятся «печальные стоны органа и хор певчих». Рассказ Воробьева датирован
1949г., но опубликован посмертно (Воробьев 1988). Сходным образом стихотво-
рение Д.Самойлова «Старая Вильна» датировано 1963г., опубликовано в 1994г.
(Самойлов 1994а: 105; Самойлов 1994б: 4; о стихотворении в контексте Вильнюс-
ского текста см.: Лавринец 1998: 106; Лавринец 2009: 370). Поэма Е.Рейна Три
воскресенья, в которой топонимы Вильно и Вильнюс варьируются в зависимости от
развития темы, датирована 1976г., но издана едва ли не двадцать лет спустя (Рейн
1994: 55–64).
Чуждое русской традиции название придавало городу, в котором, как и в Риге
1940 г., «все еще пахло зарубежным духом» (Исбах 1964: 360), дополнительную эк-
зотичность. В романе И.Эренбурга Буря Вильнюс предстает пространством непри-
вычной религиозности, особой архитектуры инославных храмов, инородных, ино-
язычных жителей, с деталями нерусского и несоветского быта: женщина под грохот
боя молится на коленях у Остробрамских ворот; польская семья, со стариком в ту-
рецком халате, в подвале вскрикивает при разрывах снарядов «О пан Иисус!..»;
в пустом доме – фотографии Ниццы с морем и пальмами, распятие из желтой ко-
сти, «портрет дамы в платье с рюшами». Герою романа Сергею Влахову «узкие
старинные улички», «нежные барочные костелы с мучениками, которые чересчур
театрально страдают», «замок на пригорке», «цветистые вывески питейных за-
ведений» напомнили «старые города Франции». Необычность пространства усу-
губляется ненормальностью войны: трупы убитых солдат и горожан на тротуарах;
немцы, бродящие среди роз и памятников по кладбищу, где был устроен сборный
пункт для пленных; площадь, заваленная разнородными предметами, – от автома-
тов и орденов до книг, мыла и баночки с французским кремом от загара (Эренбург
1965: 624–627).
276 ГЕТЕРОТОПИИ: МИРЫ, ГРАНИЦЫ, ПОВЕСТВОВАНИЕ
В романе отражены впечатления писателя от пребывания в городе в июле 1944г.,
описанные в мемуарной книге. Вильнюс был необычен уже тем, что немцы не успе-
ли его сжечь, а Эренбург на пути от Орши видел сожженные руины. Облик иного
пространства в воспоминаниях создан такими же деталями, что и в романе: «ба-
рочные костелы, узкие старые улицы»; пленные немцы на «кладбище Рос» среди
роз, «барочных херувимов и замшелых бюстов»; молящаяся на коленях женщина
у Остробрамских ворот; кинокамеры, французские ликеры, детективные романы и
туалетная бумага в брошенных немцами машинах; тело убитого старика «с острой
серебряной бородкой, похожего на ученого прошлого века»; фотографии гимнази-
сток, дамы с наколкой, молодого человека в польской военной форме; открытка с
видом Ниццы; польские и французские книги в брошенной квартире, где заночевал
писатель. Эренбург с П.А.Павленко, встреченным в Вильнюсе, побывал у костела
Св.Анны (Павленко рассказал о том, как Наполеон жалел, что не может увезти его
в Париж) и у дома, где жил А.Мицкевич (Эренбург 1967: 392, 397–399).
Обилие костелов и узкие улицы – важные приметы несоветского «другого про-
странства»: «множество часовен, монастырей, костелов» построили, как объясня-
лось со страниц Правды, польские плутократы, стремясь «превратить Вильнюс в
центр мракобесия, чтобы легче было полонизировать край», а улочки, в которых
может застрять грузовик, подлежали перестройке (Цветов 1940). Частичная реа-
лизация намеченного еще перед войной преображения города в столицу советской
республики вела к появлению площадей и расширению улиц на месте снесенных
зданий (Drėmaitė 2009: 82–89).
Аналогичное освоение города осуществляла идеологически корректная литера-
турная продукция. В стихотворении В.Устинова «Утро после войны» знаки спец-
ифичности («руины замка древнего видны», «в спокойных волнах Нериса реки»)
уравновешены утверждениями о том, что в Вильнюс «вдохнули жизнь большеви-
ки», что Лукишская площадь, преобразованная в площадь Ленина, – «<...> буд-
то// частица Красной площади в Москве» (Устинов 1953: 30). Город встраивался
в советский исторический дискурс преемственности национально-освободитель-
ной и классовой борьбы, в котором предшественниками и союзниками нынешних
строи телей светлого будущего оказывались руководители восстания 1863г. и дея-
тели революционного движения. В стихах Устинова вспоминаются Сераковский и
Калиновский, казненные в том месте, где воздвигнут памятник Ленину; у подножия
памятника в настоящем времени советского благополучия играют дети (Устинов
1954: 24–25). Вильнюс – это город, где Дзержинский впервые зажег «своей кипу-
чей юности костры» (Устинов 1954: 25–26). В стихотворении «Наш Вильнюс»
город «наш», потому что здесь в 1905г. проходили демонстрации и забастовки,
здесь «Дзержинского звенело слово!», «<...> проходил здесь Ленин» (Устинов
1954: 28–29). В таком декларативном освоении города, очевидно, не было бы нуж-
ды, если бы не его своеобразие, взывающее к преодолению.
Другую возможность включить Вильнюс в российскую традицию, до известной
степени сняв его экзотичность, иллюстрирует стихотворение «Древний город»
Павел Лавринец. Вильнюс как «другое пространство» 277
А. Кленова. Город отмечен рядом характерных черт: «<...> проулки-улицы,// Где
втроем не разойтись», черепичные кровли, обилие храмов («И гусиной вереницею//
Уплывают вдаль кресты»), литовские имена рек Вильняле и Нерис, башня Гедимина,
Мицкевич. Обычный набор необычных черт дополнен объектом, отсылающим к тра-
дициям русского православия, национальной истории и истории русской культуры:
Перед каменной церквушкою
Я в волнении стоял:
В ней крещен был прадед Пушкина –
Абиссинец Ганнибал.
Неоднозначная либо множественная конфессиональная и национально-культурная
идентичность города объясняется его расположением на перекрестке цивилизаций,
где встречался «человеческий поток» из Рима и Суздали, на Запад и Восток (Кле-
нов 1957: 152–154).
В роман Поиски любви включена другая редакция стихотворения, в которой
упоминается «Матка боска Остробрамская», а приведенное четверостишие отли-
чается стихом «я не раз в слезах стоял» (Кленов 1967: 395). Один из персонажей
романа рассказывает о крещении Ганнибала в доказательство того, что Вильнюс –
колыбель «славянской поэзии, польской, белорусской и русской. Вспомните Миц-
кевича, Словацкого, Купалу...»: «Вот и выходит, что Пушкин начался в Вильню-
се...» (Кленов 1967: 372–373).
Аналогично сочетаются знаки разных культурных традиций в очерке, отразив-
шем впечатления участника недели русской советской поэзии в Литве (Знакомство
продолжается 1959; Poezijos ir draugystės šventė 1959). В описании красот Вильню-
са (костелы, вымощенная брусчаткой петляющая улочка Вито, арочные проходы,
башня Гедемина на горе, «овеянной древними легендами») включен «русский»
элемент: «Я долго стоял у фасада Пятницкой церкви. Здесь, по рассказам литовцев,
Петр I крестил прадеда Пушкина – Ганнибала...» (Огнев 1968: 106).
Описания панорамы Вильнюса выделяют его из окружающего мира, очерчивают
компактное насыщенное пространство. В путевом очерке К.Паустовского с башни
Гедемина (в переизданиях – Гедимина) на Замковой горе виден весь город, «окру-
женный по возвышенности темными лесами» и лежащий «как бы в чаше, наполнен-
ной туманным воздухом и ворохами лимонных листьев», тоесть садами, из которых
«подымаются башни костелов и кровли домов» (Паустовский 1955: 30). В романе
Кленова за панорамой («черепичный ковер ручной старинной работы» в замкнутой
холмами долине, запутанные узкие улицы, множество устремленных в небо звонниц
и башен костелов, «граненый кирпичный кубок – башня Гедимина – символиче-
ский герб литовского Вильнюса...»), увиденной с крутого обрыва на окраине, следу-
ет пересказанная стихами легенда о сне Гедимина и основании города (Кленов 1967:
361–364). Рассказ в рассказе Воробьева начинается движением взгляда от общего
вида «старинного города». Сужаясь к площади Лукишки, затем к костелу при ней,
взгляд в итоге концентрируется во внутреннем пространстве храма: в открытую дверь
278 ГЕТЕРОТОПИИ: МИРЫ, ГРАНИЦЫ, ПОВЕСТВОВАНИЕ
«далеко видна горящая свеча у образа Спасителя», издали напоминая «дрожащую
каплю яркой крови, готовую упасть к ногам Христа» (Воробьев 1988).
Облик Вильнюса определяется особенной архитектурой («Я брожу по ночному
Вильнюсу,// изумляясь искусству зодчества <...>»; Тушнова 1961: 11), прежде все-
го, множества храмов, а также узкими извилистыми улицами и двориками («здесь,
в старинных улочках темных, <...> где чернеют кресты костелов <...>»; Тушнова
1961: 11). Храмы отличаются причудливостью барочных фасадов и скульптурного
убранства: «бесчисленные ангелы на кровлях// бесчисленных костелов» в ближай-
шем соседстве с «местным барокко» и в связи с барочным подтекстом в целом в
Литовском дивертисменте И.Бродского (Венцлова 2012а: 593–595, 600). В связи
с готическим костелом Св.Анны неизбежно вспоминается легенда о Наполеоне,
желавшем перенести его в Париж. Из двориков особого описания удостаивается
дворик Мицкевича.
Перечисленные и описанные в очерке Паустовского собор Св. Станислава,
башня Гедемина, Острая Брама, усыпальница Сапеги, старинные кварталы, костел
Св.Анны (с сакраментальным упоминанием о Наполеоне), декор и множество ста-
туй в неназванном костеле Св.Петра и Павла (созданных, должно быть, итальян-
цами, по словам Паустовского), крошечный дворик за маленькой подворотней на
Бернардинской улице, где жил Мицкевич, говорят о другом времени – о прошлом,
о другом пространстве – пространстве западноевропейских архитектурных стилей,
западного христианства, польской романтической литературы. Вильнюс оказыва-
ется исключительным («<...> нет такого города, как Вильнюс, где бы прекрасная,
подчас гениальная архитектура была бы так тесно собрана на небольшом простран-
стве и вплотную окружена сельским простодушным пейзажем») и вместе с тем по-
добным Риму («<...> прогулки по Вильнюсу с некоторым правом можно назвать
прогулками по “маленькому Риму”»; Паустовский 1955: 30–31).
В романе Кленова «тесные тихие улочки, с непонятными, крытыми черепицей
арочками <...>, с узкими каменными двориками, <...> с грозными, возникавшими слева
и справа, костельными башнями» выводят рассказчика к Острой браме. Впечатления
рассказчика, впервые оказавшегося в Вильнюсе в последние месяцы войны, переданы
приемом остранения: улица «перехватывалась церковным фасадом, резко сужалась и
переходила в каменные ворота, в туннель, над которым примостилась белокаменная
часовенка с большим закругленным окном, треугольным фронтоном и с маленькой,
похожей на голубятню, колоколенкой...». Выросшему «в безбожной стране, где мо-
лились одни старики и старухи», удивительно, что «прямо на мостовой, на натертой
до блеска брусчатке, стояли на коленях люди, молодые и старые, мужчины и женщины,
кланялись, крестились, целовали мостовую и смотрели туда, где за распахнутым окном
часовни горели свечи и грустно вздыхал орган...» (Кленов 1967: 378–379).
В романе описана икона Остробрамской Божией Матери, Кафедральный собор
и украшающие его фасад скульптуры, «узкий, как тропка, переулок Пилес» и «бед-
ный замкнутый дворик» Мицкевича, Бернардинский костел и костел Св. Анны
Павел Лавринец. Вильнюс как «другое пространство» 279
(«самое прекрасное в Вильнюсе»), костел Св.Петра и Павла с латинской над-
писью над входом и «чудом ваяния и пластики», созданном римлянином Галли,
миланцем Перетти и сотнями безымянных мастеров и подмастерьев. Перечислены
университетские дворы с аркадами, «обвитыми плющом, и контрфорсами, одеты-
ми в черепицу», «подвалы доминиканского костела, где издавна покоятся, ставшие
мумиями, мужики и вельможи, гренадеры и голытьба», «развалины верхнего замка
на горе Гедимина» (Кленов 1967: 379–385). Образ города дополняется описанием
обстановки в кафе «Неринга», постоянные посетители которого, по словам одно-
го из персонажей, – «журналисты, поэты, художники» и тяготеющие к ним, а на
взгляд его спутницы – русые и рослые «настоящие викинги» (Кленов 1967: 385).
Автодокументальные отступления в повести В. Огнева Легенда о Монтвиле ри-
суют «трепещущий флаг на башне Гедиминаса», круглую массивную древнюю баш-
ню колокольни, узкие переулки Старого города, черепичные крыши, неожиданно
открывающиеся из-за крутого поворота «картины средневекового города: над бле-
стевшим булыжником нависали темные арочные переходы, железные фонари самой
причудливой формы, за косыми толстыми упорами монастырских стен внезапно
обнаруживались сводчатые проходы с целым ансамблем проходных двориков» (Ог-
нев 1967: 16–17, 19–20).
Необычности Вильнюсу добавляет специфическая урбанонимика: к приведен-
ным выше названиям рек Нерис и Вильняле, переулка Пилес, улицы Вито можно
добавить улицу Леиклос, кафе «Неринга», костел Dominikanaj в Литовском ди-
вертисменте И.Бродского, гостиницу «Неринга», улицы Леиклос, Стиклю (Рейн
1994: 58–60) и т.п. Действие каждого из рассказов Макса Фрая, объединенных в
два тома Сказок старого Вильнюса, привязано к конкретной улице, поэтому заголо-
вочный комплекс включает название улицы на русском языке, ее литовское имено-
вание и собственно название рассказа, например: «Улица Вокечю (Vokiečių g.). До
луны и обратно». Помимо того, в вильнюсские страницы романа Кленова включе-
ны фразы на литовском и польском языках.
Ино- и многоязычие, обилие храмов, средневековая сеть улиц, переулков и дво-
риков, барочная архитектура с вкраплениями готики характеризуют особенный ло-
кус. Одна из его особенностей состоит в присутствии прошлого, что обозначается
настойчивым, постоянным подчеркиванием древности города, отдельных зданий и
других компонентов его архитектоники: «каждый камень древностью отмечен...»
(Устинов 1954: 28), «старинные улички» (Эренбург 1965: 624), «старые стены,
видавшие Наполеона» (Долматовский 1975: 48, 50), строки «Старый город с не-
бом палевым», «Старый город просыпается» в стихотворении «Древний город»
Кленова, «Прими меня в свои аркады,// Старинный университет!» и «в пере-
улках старой Вильны» в стихотворении «В Вильнюсе» (Рождественский 1985:
295–296), «в старинных улочках» в стихотворении «В ночном Вильнюсе» (Туш-
нова 1961: 11), в переизданиях печатавшемся под названием «В старом Вильнюсе»
(Тушнова 1988: 277), то же – в заглавии Сказки старого Вильнюса Макса Фрая и т.д.
280 ГЕТЕРОТОПИИ: МИРЫ, ГРАНИЦЫ, ПОВЕСТВОВАНИЕ
Эта особенность находит выражение в чертах условного литературного или теа-
трального средневековья:
Переулок Пилес – средневековый рыцарский уголок для тайных дуэлей. Сказочно кра-
сивый костел Анны, такой легкой и певучей готики, что, кажется, он парит в воздухе, а
не стоит на земле. А рядом, справа Бернардинский костел, тяжелый и верный, как щит.
В его отвесной стене – амбразуры. Это – воинственный костел. Он кажется закован-
ным в латы рыцарем рядом с прекрасной, незащищенной дамой, – костелом Анны (Ог-
нев 1968: 106).
Город «снов и вымысла» (Тушнова 1961: 12), город-сон, снящийся князю Гедими-
насу (Фрай 2012: 192–211; 227), исключен из пространства нормальной, обыден-
ной современности. Эта черта выражается в мотиве сказочности: «В Старом горо-
де <...> все дышало сказкой» (Огнев 1967: 19). В рассказе В.Крапивина «Стрела от
детского арбалета» рассказчик очарован Вильнюсом, показавшимся ему «сказкой
Андерсена»:
Путаница старинных улочек, зеленые откосы и мостики, крепостные башни, арки,
флюгера. Готика и барокко соборов, которые подымаются вокруг тебя прямо к зениту.
Средневековые глобусы в полутемном читальном зале университета. Лавки с антиквар-
ными книгами. Смех ребятишек, играющих в узких вымощенных дворах среди плюща,
каменных лесенок и галерей (Крапивин 1985).
Строка «Сказка связана с былью» в стихотворении А.Прокофьева «Не лазурною
синью» говорит если не о переплетении реальности истории с фантастикой преда-
ний, то о сочетании двух модусов реальности (Прокофьев 1976: 600).
Сюжеты Сказок старого Вильнюса Макса Фрая повествуют о событиях чудесных,
фантастических, по меньшей мере, необычных. В авторской аннотации на обложках
книг решительно отвергается мнение о том, что «такие истории могли <...> про-
изойти где угодно»:
Нет уж, эти истории могли случиться только у нас в Вильнюсе. И только гуляя по ули-
цам здешнего Старого города, можно было их сперва услышать, а потом записать.
Например, в рассказе «Улица Пилес (Pilies g.). Пингвин и единорог» Нина рассуж-
дает о том, что у каждого свои представления о невозможном, и если по улице мимо
кафе пройдет единорог, то в ее картину мира это уложится, но если позвонит «он»,
средоточие всех ее помыслов и переживаний, то картина мира рухнет. Явившиеся на
улице единорог («как на иллюстрациях к сказкам, только лучше, конечно, потому
что живой») и пингвин находят лукавое реалистичное объяснение: «В соседнем
переулке с утра кино снимают». Вместе с тем читателю позволено довериться кон-
венции рассказа о чудесном, в рамках которой рассказчик-протагонист проверяет
«закон природы», согласно которому каждая девочка поглощена мучительными
размышлениями о «нем», который «не звонит, не приходит, не понимает», забыв,
что вокруг – «огромный удивительный мир, все чудеса которого, теоретически, к ее
услугам» (Фрай 2012: 237–242).
Павел Лавринец. Вильнюс как «другое пространство» 281
Присутствие прошлого в настоящем влечет сравнения Вильнюса с палимпсе-
стом, например, в путеводителе по городу (Venclova 2001: 7); ср.: «<...> следы то-
талитаризма на вильнюсском палимпсесте уродуют лишь верхний слой» (Венцлова
2012: 250). Сосуществование разных временных пластов выражено в стихотворе-
нии А.Прокофьева «С горы Гедимина» (1963):
Веет древнею былью,
Веет часом прощальным,
И поет старый Вильнюс
Вечно новую дайну.
(Прокофьев 1976: 603)
Панорама Вильнюса, открывающаяся с башни Гедимина на Замковой горе, включа-
ет в себя Старый город и новостройки, вызывая строки:
И впечатленье странно цельное,
Когда весь город на виду,
Где новизна крупнопанельная
С музейной готикой в ладу.
(Рыбочкин 1966: 114)
В Легенде о Монтвиле рассказчик во дворике Мицкевича погрузился в прошлое
и судьбу поэта, с первыми бликами солнца на шпилях костела вернувшись с про-
гулки по городу, будто возвращаясь из прошлого века (Огнев 1967: 21–24). Дей-
ствие в рассказах Макса Фрая происходит в наши дни, приметой чего выступают, в
частности, современные компьютерные технологии и сервисы. Но в городе можно
встретить «чудесных старушек в шляпках с искусственными розами, кому с виду лет
семьдесят, а начнешь их слушать, и кажется, что все пятьсот, ходячая история, разве
только князя Гедиминаса в живых не застала» (Фрай 2012: 61).
С Вильнюсом прощаются, чтобы «обязательно вернуться в этот милый город»
(Паустовский 1955: 31), и неоднократно возвращаются:
Нет, в Вильнюсе я не впервые,
Но каждый раз мне как впервой:
Вильняле, улочки кривые
И голуби на мостовой.
(Озеров 1974: 232)
Герой рассказа О.Шульской «Ноэль» появился в Вильнюсе, «где он родился
и учился, где любил гулять по узким и старым улочкам», после долгого отсутствия
(Шульская 2001: 25). В рассказе «Встреча в пиццерии» герой – ученый, любящий
Вильнюс, потому ли, «что здесь прошли его студенческие годы», потому ли, «что
сырой воздух Вильнюса напоминал ему морской воздух небольшого городка на
Балтийском море», где он подростком прожил, может быть, самый счастливый год
своей жизни. Приезд в Вильнюс для него – «путешествие в юность», возвращение
в прошлое (Шульская 2001: 86–87). Рассказчица в другом рассказе многократно
282 ГЕТЕРОТОПИИ: МИРЫ, ГРАНИЦЫ, ПОВЕСТВОВАНИЕ
приезжает в Вильнюс, который любит потому ли, что здесь прошли школьные годы
и остались друзья, потому ли, что «пасмурных, влажных дней, навевающих грусть,
здесь больше, чем жарких, солнечных <...>» (Шульская 2008: 70).
Длящееся прошлое, не исчезающее в Вильнюсе и сосуществующее с настоящим,
и возможность возвращения к былому, к памяти о нем, дают основания для кон-
цептуализации Вильнюса как объекта ностальгии, а Вильнюсского текста как но-
стальгического нарратива (Venclova 2009: 169–187; Venclova 2013: 402; Венцлова
2014: 33–34). Вместе с тем возвращение к прошлому способно вернуть к первона-
чальной ясности, привести к пониманию истины. В рассказе Шульской «Встреча
в пиццерии» герой случайно встретился с той, которую он, оказывается, любит со
студенческих лет «до гроба», а выстроенная им «искусственная ниша» внешне-
го благополучия – мираж (Шульская 2001: 104–105). В рассказе «Уроки музыки»
героиня в Вильнюсе погрузилась в воспоминания, встретилась с постаревшей учи-
тельницей музыки и нечто существенное поняла в звуках этюда Шопена (Шульская
2008: 90–91).
Неизменность вильнюсской старины корреспондирует с незыблемостью под-
линных ценностей. В стихотворении Тушновой ночной Вильнюс – фон и участник
беседы со своим сердцем, борения с одиночеством (Тушнова 1961: 11–12). Сюжет
Литовского дивертисмента Бродского можно свести к движению от «расчленен-
ного, смертного, наводящего ужас мира», от отсутствия коммуникации, «несосто-
ятельной телесной (сексуальной) жизни, несвободы и лжи, отчаяния и смерти» к
преодолению ущербности и расчлененности мира, к преодолению немоты в ком-
муникации с Богом, от «ненавижу» к «прости меня» (Венцлова 2012б: 597–602).
«Другое пространство» Вильнюса позволяет припомнить или уяснить несомнен-
ные истины, прийти к постижению себя и мира, начать новую настоящую жизнь –
например, жизнь писателя. В рассказе Воробьева герой пугается написанного им
же о Вильнюсе («Это же эмигрантщина! Они так писали, черт бы их драл, обездо-
ленных!») и вступает в спор с самим собой – с двойником, апеллирующим к кори-
феям русской литературы; в финале писатель, поклявшись не лгать и не трусить,
приступает к «большой и честной книге». В рассказе Крапивина будущий писатель
наткнулся в библиотеке Академии наук на документы, связанные с делом лейтенан-
та Шмидта, что дало толчок первым публикациям и определило его литературную
судьбу.
Таким образом, Вильнюсу приписываются свойства умеренно экзотичного
«другого пространства», отличающегося особой архитектоникой, в которой боль-
шое значение играет средневековая сеть улочек и двориков, готическая и барочная
архитектура, обилие храмов, в особенности иноверных, непривычные названия. В
этом пространстве сосуществует настоящее и прошлое, поэтому существенно свя-
занные с Вильнюсом сюжеты представляют собой сюжеты возвращения – возвра-
щения в вильнюсское пространства и к истинным ценностям.
Павел Лавринец. Вильнюс как «другое пространство» 283
ЛИТЕРАТУРА
ВЕНЦЛОВА , Т., 2012а. Вильнюс: Город в Европе. Пер. с лит. М.Чепайте. Санкт-Петербург: Изд-
во Ивана Лимбаха.
ВЕНЦЛОВА, Т., 2012б. Собеседники на пиру. Литературоведческие работы. Москва: Новое
литературное обозрение.
ВЕНЦЛОВА, Т., 2014. К сопоставлению вильнюсского и таллиннского текстов. In: ПИЛЬ-
ЩИКОВ, И. А., ред.-сост. Семиотика города. Материалы Третьих Лотмановских дней
в Таллиннском университете (3–5 июня 2011 г.). Таллинн: Изд-во ТЛУ (Acta Universitatis
Tallinnensis. Humaniora), 29–55.
ВИДУГИРИТЕ, И., 2011. «Вильна» Константина Бальмонта: русский голос в «Вильнюсском
тексте» литовской литературы. Literatūra, 53 (2), 17–25.
ВОРОБЬЕВ, К. Д., 1988. Во гробе сущий: Рассказ. Публикация В.В. Воробьевой. Книжное
обозрение, 52 (1178), 30 декабря, 5.
ДОЛМАТОВСКИЙ, Е., 1975. Было. Записки поэта. Изд. 2-е, расширенное и доп. Москва:
Советский писатель.
Знакомство продолжается. 1959. Советская Литва, 279 (5003), 28 ноября, 4.
ИСБАХ, А., 1964. На литературных баррикадах. Москва: Советский писатель.
КАНОВИЧ, Г., ХАНЕЕВ, О., 1960. Умом и сердцем. Драма в четырех действиях с прологом и
эпилогом. Советская Литва, кн. 6, 56–135.
КЛЕНОВ, А., 1957. Неназванная книга. Стихи. Москва: Советский писатель.
КЛЕНОВ, А., 1967. Поиски любви. Роман с лирическими отступлениями. Москва: Советский пи-
сатель.
КРАПИВИН, В., 1985. Стрела от детского арбалета. Русская фантастика. Режим доступа:
http://www.rusf.ru/vk/book/6_bastionnaya/strela_ot_detskogo_arbaleta.htm [см. 23 12 2013].
ЛАВРИНЕЦ, П., 1996. Образ «Вильны стародавной». In: БЕЛОБРОВЦЕВА, И., ред. Балтий-
ский архив. Русская культура в Прибалтике. Т. II. Таллинн: Авенариус, 95–113.
ЛАВРИНЕЦ, П., 1998. «Вильнюс» Е.Рейна и «вильнюсский текст» русской поэзии. Literatūra,
38 (2), 103–112.
ЛАВРИНЕЦ, П., 2009. Пространственные и временные характеристики вильнюсского то-
поса. In: LISOVS, A., NEMINUŠČIJS, A., sast. In Memoriam: Иосиф Васильевич Трофимов.
Daugavpils: Daugavpils Universitātes Akadēmiskais apgāds „Saule“, 361–375.
ОГНЕВ, В., 1967. Легенда о Монтвиле, или памятник неизвестному поэту. Москва: Детская
литература.
ОГНЕВ, В., 1968. У карты поэзии. Статьи и очерки о поэзии национальных республик. Москва:
Художественная литература, 1968.
ОЗЕРОВ, Л., 1974. Избранные стихотворения. Москва: Художественная литература.
ПАУСТОВСКИЙ, К., 1955. Ветер скорости. Вокруг света, 5, 25–31.
ПРОКОФЬЕВ, А. А., 1976. Стихотворения и поэмы. Вступ. ст. Б. И. Соловьева; сост., подг.
текста и примеч. В. В. Базанова и В. В. Бузник, Ленинград: Советский писатель (Библиотека
поэта. Большая серия).
РЕЙН, Е., 1994. Предсказание. Поэмы. Москва: ПАN.
284 ГЕТЕРОТОПИИ: МИРЫ, ГРАНИЦЫ, ПОВЕСТВОВАНИЕ
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ, Вс., 1985. Стихотворения. Вступ. ст. А.И.Павловского; сост., подг.
текста и примеч. М.В. и Т.В.Рождественских. Ленинград: Советский писатель (Библиотека
поэта. Большая серия).
РЫБОЧКИН, А., 1966. Строки о Вильнюсе. Литва литературная. 1966, 114.
САМОЙЛОВ, Д., 1994а. Старая Вильна. Знамя, 9, 105.
САМОЙЛОВ, Д., 1994б. Черта. Книга стихотворений. Сост. и подг. текста Г.Медведевой.
Москва: Весть.
ТУШНОВА, В., 1961. Стихи о Литве. Советская Литва. Альманах, кн. 7, 5–12.
ТУШНОВА, В., 1988. Избранное. Стихотворения и поэмы. Сост. и научн. подгот. текста
Н.Розинской, вступ. ст. А.Туркова. Москва: Художественная литература.
УСТИНОВ, В., 1953. Лирика. Вильнюс: Государственное изд-во художественной литературы
Литовской ССР.
УСТИНОВ, В., 1954. Дорогие имена. Дзержинский в Вильнюсе. В партийной библиотеке. Наш
Вильнюс. Советская Литва. Кн. 1, 24–29.
ФРАЙ, М., 2012. Сказки старого Вильнюса. Санкт-Петербург: Амфора.
ФРА Й, М ., 2013. Сказки Старого Вильнюса II. Санкт-Петербург: Амфора, Петроглиф.
ЦВЕТОВ, Я., 1940. Вильнюс – столица Литовской ССР. Правда, 279 (8325), 7 октября, 4.
ШУЛЬСКАЯ, О., 2001. У жизни на краю. Рассказы. Вильнюс: Rotas.
ШУЛЬСКАЯ, О., 2003. Неоконченный дневник. Рассказы и повести. Вильнюс: Rotas.
ШУЛЬСКАЯ, О., 2008. Кипарисовая шкатулка. Рассказы и миниатюры. Вильнюс: Petro ofsetas.
ЭРЕНБУРГ, И., 1965. Собр. соч. в 9 т. Т. 5. Москва: Художественная литература.
ЭРЕНБУРГ, И., 1967. Собр. соч. в 9 т. Т. 9. Москва: Художественная литература.
DRĖMAITĖ, M., 2009. Sovietmečio paveldas Vilniaus architektūroje: tarp lietuviškumo ir so vie-
tiškumo. In: BUMBLAUSKAS, A., LIEKIS, Š., POTAŠENKO, G., red. kol. Naujasis Vilniaus
perskaitymas: didieji Lietuvos istoriniai pasakojimai ir daugiakultūrinis miesto paveldas. Straipsnių
rinktinė. Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 79–103.
LAVRINEC, P., 1999. Вильнюсский вопрос в русской поэзии (А.Бухов, Е.Шкляр, К.Бальмонт).
In: SKRUNDA, W., red. Studia Rossica. VII: W kraju i na obczyźnie. Literatura rosyjska XX w.
Warszawa: Studia Rossica, 159–169.
LAVRINEC, P., 2009. Rusiškasis Vilniaus tekstas. In: BUMBLAUSKAS, A., LIEKIS, Š., POTA-
ŠENKO,G., red. kol. Naujasis Vilniaus perskaitymas: didieji Lietuvos istoriniai pasakojimai ir dau-
giakultūrinis miesto paveldas. Straipsnių rinktinė. Vilnius: Vilniaus universiteto leidykla, 257–277.
ŁAWRINIEC, P., 2000. Wilno w lokalnej poezji rosyjskiej. In: BUJNICKI, T., ROMANOWSKI,
A., red. Życie literackie i literatura w Wilnie XIX–XX wieku. Kraków: Collegium Columbinum,
265–272.
Poezijos ir draugystės šventė 1959. Pergalė, 12, 158.
VENCLOVA, T., 2001. Vilnius. Vadovas po miestą. Vilnius: R . Paknio leidykla.
VENCLOVA, T., 2009. Vilnius kaip nostalgijos objektas. Iš lenkų k. vertė I. Aleksaitė. In:
BUMBLAUSKAS, A., LIEKIS, Š., POTAŠENKO, G., red. kol. Naujasis Vilniaus perskaitymas:
didieji Lietuvos istoriniai pasakojimai ir daugiakultūrinis miesto paveldas. Straipsnių rinktinė. Vil-
nius: Vilniaus universiteto leidykla, 169–187.
VENCLOVA, T., 2013. Pertrūkis tikrovėje. Straipsniai apie literatūrą ir kultūrą. Vilnius: Lietuvių
literatūros ir tautosakos institutas.