Content uploaded by Zinaida Chekantseva
Author content
All content in this area was uploaded by Zinaida Chekantseva on Dec 01, 2018
Content may be subject to copyright.
НАУКА И ИСТОРИЧНОСТЬ
З. А. ЧЕКАНЦЕВА
ИСТОРИЧНОСТЬ И ИСТОРИЯ
В ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ XXI ВЕКА
Актуализация идеи историчности в интеллектуальной культуре второй половины
XX века стала одним из проявлений исторического поворота в научном познании.
Опираясь на работы философов, антропологов, историков, филологов, автор стре-
мится понять, в чем заключается содержание такого поворота и как воспринимается
историчность на пороге третьего тысячелетия. Проблематика историчности обсуж-
дается в русле антителеологической мысли, которая постепенно реабилитировала
разрывы в истории, виртуальность прошлого, фундаментальность реляционного
взаимодействия прошлого и настоящего. Выявляются различия между исторично-
стью в классическом познании и в интеллектуальной культуре рубежа XX–XXI вв.;
обсуждаются особенности концептуализации историчности на пересечении фило-
логической и исторической перспектив; показано трансдисциплинарное происхож-
дение синтагмы режим историчности, ее связь с темпоральным поворотом в по-
знании и когнитивными процессами в научной деятельности.
Ключевые слова: историчность, темпоральность, история, исторический пово-
рот в познании, режим историчности, трансдисциплинарность
Историчность нередко понимается как синоним исторического.
Более того, с историчностью связывают «невидимый порядок и силу»
истории (Ж. Рансьер). Однако концепт историчность остается во мно-
гом не проясненным. Несмотря на обилие специальной литературы «по-
нятие историчности, отчасти ставшее общим знаменателем разнород-
ных по происхождению и даже взаимоисключающих философских
тенденций, взятое само по себе демонстрирует очевидную бедность сво-
его содержания, его размытость и неопределенность в той мере, в какой
оно всего лишь фиксирует всеобщность становления применительно ко
всему существующему»
1
. Но в научном познании историчность принад-
лежит к области очевидного и наряду с историзмом/историцизмом оста-
ется одним из методологических принципов. Ритуальные ссылки на эти
окостеневшие познавательные принципы способствуют консервации
накопившихся в научных традициях стереотипов и упрощений. Ситуа-
цию осложняет инерционность исторического познания: базовые уста-
новки профессиональных историков меняются медленно. По словам
Статья подготовлена при поддержке гранта Российского научного фонда № 15-18-
00135 «Индивид, этнос, религия в процессе межкультурного взаимодействия: рос-
сийский и мировой опыт формирования общегражданской идентичности».
1
Перов 2000. С.43.
Круглый стол «Наука и историчность»
6
французского медиевиста П. Бушерона, «историки мечтают вместе с
Ж. Мишле, но работают как Ш. Сеньобос»
2
.
В последние десятилетия в философии и социально-гуманитарных
науках предпринимаются попытки прояснить содержание этих принци-
пов и наметить пути их историзации. Проблематика историчности, ис-
торизации, контекстуализации стала активно обсуждаться в русле фор-
мирующейся в интеллектуальной культуре антителеологической тради-
ции, которая постепенно реабилитировала разрывы в истории, вирту-
альность прошлого, неизбежность реляционного взаимодействия про-
шлого и настоящего. В трансдисциплинарном режиме переосмыслива-
ется природа исторической динамики и когнитивный статус прошлого.
Точками отсчета выступают разные аспекты реальности так или иначе
связанные с историей: время, событие, истина, память, судьба, причина
и следствие, анахронизм, справедливость, контингентность и пр. Разу-
меется, в рамках небольшой статьи нет возможности писать об этом по-
дробно. Цель данного текста – показать важность исследования пробле-
матики историчности не только для историков, но и для науки в целом.
Присутствие исторического измерения не только в философии, но
и во всех науках, по-видимому, связано именно с явлением исторично-
сти. История, полагает Ж. Рансьер, «это не просто дисциплина, это фи-
гура мысли, которая в определенный момент устанавливает смысл исто-
ричности, доминирующий в качестве общей основы для схватывания
объектов. Доминирование истории – это устойчивое преобладание
определенного чувства истории»
3
. Получается, что историчность можно
рассматривать как символ научного дискурса, индекс истины и леги-
тимности научной деятельности. «История, становящаяся историей
лишь в ходе и по мере ее познания, разумеется, сильнее зависит от чело-
века, чем история, которая, совершаясь, настигает человека как угото-
ванная ему судьба. И лишь новое теоретическое понятие открывает пе-
ред человеком поле деятельности, где он встает перед необходимостью
предвидеть историю, планировать ее, «производить» (hervorbringen, по
Шеллингу) и, наконец, «делать» (machen)», – писал Р. Козеллек
4
.
Историческое как интегральная часть мышления было изобретено
сравнительно недавно, в эпоху Ренессанса. Это изобретение стало ре-
зультатом длительного интеллектуального развития. Но принято счи-
тать, что только после интенсивных перемен рубежа XVIII–XIX вв. ис-
торическое стало восприниматься как неотъемлемая составляющая
всякой мысли. Козеллек, вводя в науку макроаналитические категории
2
Boucheron et Casanova 2013. Впрочем, это наблюдение исключает из рассмотре-
ния риторику и поэтику познания, без которых современное понимание историч-
ности в трансдициплинарном режиме вряд ли возможно.
3
Rancière 1995, p. 52.
4
Козеллек 2004 N5.
З. А. Чеканцева. Историчность и история…
7
«пространство опыта» и «горизонт ожидания», стремился показать
условия возможности исторического как явления. Его идеи способство-
вали антропологизации истории, поскольку «нет такой истории, которая
бы не конституировалась посредством опыта и ожиданий действующих
и переживающих людей»
5
. Важным вкладом в понимание историческо-
го стала синтагма режим историчности
6
, а также реабилитация табуи-
рованного в историописании анахронизма
7
. В начале XXI века историо-
графия, опираясь на исследовательский опыт антропологически ориен-
тированной истории и когнитивные повороты рубежа веков, возвраща-
ется к этим категориям для историзации концепта время.
Философы убедительно показали, что темпоральное измерение на-
столько укоренено в сознании, что общая тональность жизненных про-
цессов полностью зависит от темпорального опыта
8
. Однако вопрос об
историческом времени и его содержании приобрел новое дыхание лишь
в конце 1980-х гг., когда гуманитарии практически одновременно с фи-
зиками «переоткрыли» время. Историки и этнологи довольно долго ин-
тересовались вопросом о времени в терминах представления или репре-
зентации. И лишь в последние десятилетия время стало восприниматься
и интерпретироваться как эффект практик, порожденный конкретной
ситуацией: городская жизнь, тюрьма, университет, написание историче-
ского текста или осмысление памяти и забвения. Стало ясно, что темпо-
ральный эффект не может существовать вне практик, он в них формиру-
ется. Его качественные особенности представляют собой способы
«проживания времени», соответствующие разнообразным контекстам
9
.
В современных дискуссиях о характере и формах исторической
динамики время предстает не как нейтральный медиум в работе истори-
ка с исторической информацией, но как деятельный актор, связанный с
этикой и политикой. Высказываются суждения о том, что мы находимся
в преддверии «принципиально нового понимания связей исторического
и политического»
10
. Исследуя взаимоотношения истории и памяти, роль
разных форм коллективной памяти, историки проявляют озабоченность
по поводу современного статуса прошлого и отношений между про-
шлым и будущим. «Как стирается граница между реальным миром и
искусством в современном художественном творчестве, так же стирает-
ся граница между прошлым и настоящим благодаря последним револю-
циям, произошедшим в историописании. В отличие от недавнего време-
5
Козеллек 2016. № 2. С.149-173.
6
Hartog 2003; Fritzsche 2004.
7
Rancière 1996, p.53-68; Loraux 1993, p.23-39; Олейников 2014.
8
См., напр.: Philosophie et spiritualité. 2002. Serge Carfantan
9
Bensa 1997.
10
Osborn 1995; О политической нагруженности демаркационной линии между
настоящим и прошлым см., напр.: Олейников 2014. № 126.
Круглый стол «Наука и историчность»
8
ни, сегодняшний исторический объект характеризуется неуловимостью
и прозрачностью, делающими проблематичным разграничение прошло-
го и настоящего»
11
. Осмысление проблематики исторического времени
сегодня представляется как поиск необходимого для историографиче-
ской практики третьего пути между объективизмом и релятивизмом.
К. Лоренц называет это «внутренним реализмом». Не удивительно, что
выявление содержания и особенностей исторического времени оказа-
лось сопряженным с переопределением явления историчности
12
.
Первоначальное понимание историчности, исходя из временности,
содержится в трудах философов. Самые известные среди них: В. Диль-
тей, показавший, что человеческая жизнь является воплощением уни-
версальной историчности, Э. Гуссерль, обосновавший историчность
времени-сознания, и М. Хайдеггер, представивший историчность как
«временящую временность Dasein». Много об историчности размышлял
П. Рикер: в его интерпретации сама способность помнить предстает как
историчность. Следует назвать также Ж. Деррида и Ж. Делеза, разраба-
тывавших проблематику поиска смыслов как в текстах, так и в истории.
Однако, несмотря на обилие работ, посвящённых анализу феноменоло-
гической трактовки времени, фундаментальная для постметафизической
философии проблема соотношения времени и истории, временности и
историчности остается слабо изученной. Тем не менее, уже в философ-
ской мысли историчность связывается не только с темой времени.
Например, В. Шлыков, изучая историчность на пересечении тра-
диции, судьбы, события и памяти, выходит на проблему связи историч-
ности, истории, сознания и памяти. Пытаясь понять «каким образом в
недрах сознания рождается историческое измерение; каков генезис ми-
фологического сознания, ещё не распавшегося на общефилософские
оппозиции "природа/история", "я/другой", "бытие/становление"; на-
сколько оправдано притязание историчности на роль основы в самопо-
нимании "нетавтологического сознания"; как память прошлого в каче-
стве памяти прошлых других постоянно поддерживает и реактуализиру-
ет изначальную историчность, требующую не статической логики сущ-
ностей, но динамической логики событий»
13
, Вслед за Гуссерлем, Шлы-
ков приходит к выводу: историчность – даже не концепт, это идея, пред-
ставляющая собой воплощение смысла и априорности, идея как «гори-
зонт любого созерцания», «невидимая среда видения», «полюс чистой
интенции, очищенной от всякого определённого объекта», как «отноше-
ние к объекту». Историчность связана с историей, но историей, несво-
димой к прошлому. Философ убежден, что «познание прошлого вне-
11
Анкерсмит 2008. P. 149–167.
12
Bevernage, Lorenz. 2013. N 1 (63). P. 31-50.
13
Шлыков 2005. С. 16.
З. А. Чеканцева. Историчность и история…
9
исторично: оно отрицает историю, отрицая её неизвестное будущее. Ис-
торичной вещь делает не установленное прошлое, а возможное буду-
щее, причём только память способна быть полностью открытой гряду-
щему, не нуждаясь в нём и не проектируя на него свою сегодняшнюю
уверенность в прошлом»
14
. Преодолевая «бедность» традиционно по-
нимаемой историчности, автор обращается к концептам памяти и дру-
гого, исследует мифологическое сознание как «тотально историческое».
Подобные наблюдения встречаются и в работах историков. Так, из-
вестные польские исследователи, осмысливая природу исторического
времени приходят к заключению о том, что «истоком исторического
времени и исторического мышления, является магическое мышление.
Из происходящих в нем изменений берутся известные нам примеры ис-
торических форм мышления и речи, в том числе в форме историографи-
ческих шедевров, являющихся одновременно и шедеврами культуры.
Они содержат в себе явные и скрытые следы своего происхождения»
15
.
Более того, сама «идея генезиса имеет магическое происхождение. Ее
прародителем является отношение частичной и неполной идентичности,
основанной на метаморфозе. Из хаоса изменений, вызываемых метамор-
фозой, выделяются те, которые характеризуют активную, более раннюю
сторону и пассивную, более позднюю. Генетическая связь наследует эти
характеристики и становится ресурсом стабильных и относительно ста-
бильных отношений магического мира, а затем постмагической связью
между состояниями вещей, в том числе исторических. Вместе с тем, мы
замечаем в рамках la mentalité primitive кооперацию и корреляцию между
идеей временной последовательности, идеей частичной метаморфозы и
рождающейся идеей генезиса. Она же, вместе с идеей временной после-
довательности, находится и в основании исторического дискурса»
16
.
Для историка историчность – это принцип, позволяющий реализо-
вать профессиональные амбиции по приручению прошедшего. Однако
принцип этот изменчив и во многом зависит от характера исторического
познания, в русле которого историк работает. В классическом познании
историчность понималась в детерминистском ключе: обнаружить и про-
демонстрировать историчность изучаемого фрагмента исторической ре-
альности означало вписать его в исторический контекст эпохи. В таком
случае историчность предстает как поток сменяющих друг друга собы-
тий и процессов. При этом преемственность и линеарная последователь-
ность абсолютизируются, а разрывы нивелируются. Одновременно
в порядке времени очень важна темпоральная дистанция между про-
шлым и настоящим, являющаяся важнейшим условием объективности
14
Там же.
15
Поласик-Вжосек, Вжосек 2017. С. 23.
16
Там же. С. 17.
Круглый стол «Наука и историчность»
10
полученных результатов. Наличие такой установки предопределило по-
нимание предмета исторической науки как прошлого и породило недо-
оценку истории современности. Прошлое не просто предшествует нас-
тоящему, но является его условием
17
. При этом предполагается, что ис-
торик работает по «следам», изучая материальные свидетельства того,
что было (текстов, изображений, памятников и пр.). Эти свидетельства
довольно долго воспринимались как зеркало исторической реальности,
реконструкция которой и составляет основную задачу историка. Однако
во второй половине ХХ века «зеркало разбилось», а единая История по-
степенно уступила место множеству историй, отличающихся небыва-
лым содержательным разнообразием. Большая история, по выражению
Ф. Досса, «превратилась в осколки», раскрошилась, радикально изменив
пейзаж научного познания, что сделало актуальной мысль о «конце ис-
тории»
18
. Хотя вскоре выяснилось, что речь идет не о конце истории, но
о кризисе определенной концепции истории.
Помимо философии и истории в прошлом веке немало сделали для
переосмысления историчности как «особого кадра схватывания объек-
тов» (Ж. Рансьер) другие научные дисциплины, в т.ч. социальные и гу-
манитарные. Например, двадцать лет назад филолог Н. Полтавцева в ко-
ротком, но содержательном тексте показала, что История с большой
буквы как «удобный резервуар, сосуд, склад, сундук, где как залежалое
и траченное молью, хранилось время с бирочкой “прошлое”», не исто-
рична
19
. При этом она ссылается на авторитетные имена весьма прони-
цательных аналитиков социокультурных трансформаций: А. Бергсон,
Г. Гуссерль, М. Пруст, А. Белый, В. Беньямин, О. Мандельштам, Б. Па-
стернак, И. Пригожин, Ю. Лотман, структуралисты и постмодернисты.
Благодаря лингвистическому повороту стало ясно, что литература
не должна отделяться от других форм дискурса. Уже потому, что все
исследователи используют язык в процессе репрезентации полученных
результатов. Работы по поэтике исторического познания показали, что
вымышленный рассказ переплетается с историческим повествованием
в поисках «истины», которая сохраняет в себе мифические элементы.
В историографии позитивистского типа, историчность означала
прежде всего вписывание в историю ценностей. Как полагает А. Ме-
шонник, историки-позитивисты, по сути, сводили историю к иллюзии,
что знание смысла, означает прежде всего знание условий его производ-
ства. Он объясняет это тем, что сциентистские установки сделали таких
историков глухими к теории языка. Между тем, еще Деррида, размыш-
17
Бевернаж 17.08.2012.
18
Идея конца истории, как утверждает Деррида, висела в воздухе уже в 1950-е гг.,
задолго до Ф. Фукуямы. Именно она во многом определяла интеллектуальный
климат, в котором оформлялась идея деконструкции. – Деррида. 2006
19
Полтавцева 1997. С. 22.
З. А. Чеканцева. Историчность и история…
11
ляя об основах грамматологии как «науки о письме», заметил, что имен-
но письмо «открывает нам саму область истории как исторического ста-
новления», подчеркивая, что «сама историчность связана с возможно-
стью письма»
20
. Более того, историчность соединяет в одном времени
условия и способность людей трансформировать их, т.е. в историчности
соединяется умение видеть, чувствовать, понимать, читать, писать, бес-
конечно общаться с другими. Это значит, что современное понимание
проблематики хронотопа требует более вдумчивого и аргументирован-
ного сопряжения антропологических и темпоральных / пространствен-
ных явлений в истории. Не случайно самое продуктивное на сегодня
использование понятия режимов историчности в эпистемологическом
ключе продемонстрировано в контексте перекрестной истории
21
.
Герменевтическое схватывание историчности текста сопряжено
с м рядом эпистемологических трудностей. Помимо содержательного
вопроса «О чем данный текст?», который всегда интересует ученых
в связи с историчностью, очень важно понять, почему данный текст со-
храняет свое значение в современности, что позволило его субъектности
превратиться в интерсубъективность, какова роль ритма в этой транс-
формации. Эти вопросы соприкасаются с историчностью, введенной в
науку лингвистами и филологами. Прежде всего назовем Э. Бенвениста,
который не только обогатил гуманитарную мысль своими проницатель-
ными наблюдения за временем текста, но и актуализировал доплатонов-
ское понимание ритма
22
. Его тексты стали важной составляющей совре-
менного ритманализа не только в искусстве и поэзии, но и в науке
23
.
В отечественной филологической науке проблему историчности
поставил А.В. Михайлов, филолог-германист, культуролог и литерату-
ровед. В его трудах была разработана многоаспектная концепция исто-
рической поэтики, основанная на принципе историчности, понимаемой
как «внутренняя мера науки». Автор стремился показать, что так пони-
маемая историчность может стать теоретической основой научного ис-
следования, предполагающей соотнесение современной научной мысли
с «внутренней», «смыслопорождающей» логикой литературной и куль-
турной истории
24
. Идеи Михайлова пресекаются с оригинальной про-
граммой поэтики познания, разработанной в начале 1990-х Рансьером
25
.
В этой программе под поэтикой познания понимается некая «деконст-
руктивистская практика», направленная на то, чтобы соединить полу-
ченное дисциплинарное знание (история. политология, социология и пр.)
20
Деррида 2000.
21
Werner, Zimmermann 2003/1 , p. 7-36.
22
Benveniste 1966 ; Michon 2009 . p. 241-255.
23
Michon P. 2005 ; Michon Rhuthmos, 6 décembre 2011.
24
См. Данилина 2008.
25
Rancière 1993.
Круглый стол «Наука и историчность»
12
с поэтическими операциями (описание, наррация, метафоризация, сим-
волизация и т.п.). Это позволяет лучше прояснить объекты такого по-
знания и придает смысл и убедительность полученным результатам.
Важнейший вклад в копилку идей о содержании историчности
внес выдающийся французский мыслитель, поэт и переводчик Анри
Мешонник. С. Мартен полагает, что именно Мешонник, обосновав кон-
цепт радикальной историчности дискурса, предложил всем дисципли-
нам переосмыслить понятие историчности. В частности, ученый счи-
тал, что в истории «историчность – это не историцизм, который либо
забывает наблюдателя (историка), либо все отдает ему, это скорее вре-
мя отношения между субъектом истории и субъектом историописа-
ния»
26
. Он убежден, что «историчность – это не история. Это транс-
формация. Мерило неизвестного, которое остается неизвестным». По
Мешоннику, отношения между языковой деятельностью и жизнью до-
стигают максимума не в истории, а в поэзии. При этом ритм оказывает-
ся центральным элементом в проявлении субъективности и исторично-
сти. Именно ритм, понимаемый как манера течения, приходит на смену
знаку и становится центральным элементом в динамике жизни
27
.
Размышление о настоящем как ключевой категории темпорального
опыта стало центральным при разработке понятия режим исторично-
сти. В нашей традиции эту синтагму связывают с именем Ф. Артога,
который действительно много сделал для обновления наших представ-
лений о мире прошлого и настоящего
28
. Артог подчеркивает, что поня-
тие режима историчности не имеет ничего общего с историзмом, ибо
классический историзм телеологичен, вписывается в линейную динами-
ку, предполагает выделение периодов и является эпистемологической
доктриной, связанной с философией истории эпохи модерна
29
.
П. Гарсия, проанализировав труды французских историков первой
половины XIX в., показал, что историки не просто фиксируют новый
режим историчности, но сами активно участвуют в формировании ново-
го понимания соотношения времен
30
. Вместе с тем во Франции убеди-
тельно обоснована трансдисциплинарная природа этой синтагмы, кото-
рая оформлялась несколько десятилетий как в истории, так и в антропо-
логии, политологии, социологии, философии
31
. В конце 1980-х гг. исто-
26
Martin / http://www.fabula.org/cr/278.php
27
Мешонник 2014; Meschonnic 1982.
28
См., напр.: Hartog 2003. См. также реферат В. Мильчиной 2004.
29
Hartog 2010. P. 766. Историзм XIX века и его модификации в первой половине
ХХ в. – это разные эпистемологические доктрины. Современные философы утвер-
ждают, что есть основания говорить, по крайней мере, о шести разновидностях
историзма. Ссылки на некий «универсальный» историзм несостоятельны.
30
Garcia 2002.
31
Delacroix, Dosse et Garcia (dir.) 2009.
З. А. Чеканцева. Историчность и история…
13
ричность стала для «Анналов» теоретическим ресурсом, способным
переопределить идентичность историка. В редакционной статье, предла-
гавшей обновленную программу журнала в первом номере 1994 года
(с заголовком «История, социальные науки»), одной из «амбиций» исто-
рии стало «понимание режимов историчности в их многообразии».
«Анналы» в то время были озабочены не только защитой идентичности
истории, но и обновлением познавательного статуса историописания
в русле нового союза с другими дисциплинами и философией
32
.
Современная история/историография обращается к прошлому не
в поисках тождественности, первоначальности и непрерывности, но, на-
против, – инаковости, различий, множественности. Когда историки изу-
чают современность (прошлого или настоящего) они стремятся выявить
не только последовательности, но разрывы и непрерывности, проходя-
щие через мир сегодняшний. В таком поиске историчность, понимаемая
как трансформация, становится центральным понятием. Постепенно
простая фиксация фактов всеобщей изменчивости во времени уступила
место пониманию необратимости исторического процесса, уникально-
сти и неповторимости каждого его состояния, укорененности этих со-
стояний в содержательном историческом времени, понимание которого
качественно отлично от прежней пространственной трактовки времени
как пустой длительности, равно открытой прошлому и будущему. Исто-
ричность предстала как различание (Ж. Деррида). При этом речь идет не
о тех различиях, которые фиксируются нашим сравнивающим мышле-
нием, а «о саморазличающихся формах реальности, проявляющихся в
динамике и процессуальной связи между ними»
33
.
Таким образом исторический поворот в познании заключается не
только в том, что все дисциплины более активно стали всматриваться в
мультитемпоральное содержание исследуемых явлений – они обратили
самое пристальное внимание на их историческое измерение, по сути
переопределив явление историчности
34
.
В XXI в. в условиях нового режима историчности и трансдисци-
плинарности все более необходимым становится переосмысление пред-
метности истории, поскольку термин «прошлое» оказался важнее исто-
рии и вытесняет ее в качестве сложного знания из сознания людей.
«Повсюду только прошлое, – пишет П. Нора, – истории больше нет ни-
где. История, т.е. организация прошлого в единый ансамбль, включение
его в рассказ, динамичное выявление (rassemblement) его смысла, спор-
32
Delacroix 2009; Bantigny 2013/1 (N° 117), p. 13-25.
33
Деррида 2006.
34
В.А. Лекторский полагает, что уже с 1960-х гг. в философии науки делается
«упор на историческом подходе к анализу научного знания». – Лекторский 1973.
С. 112. В.А. Михайлов также констатировал усиление внимания к проблемам ис-
торичности в отечественной науке примерно в то же время.
Круглый стол «Наука и историчность»
14
ного в своей направленности, но бесспорного в наличии, такая история
явно уходит на второй план; и это удаление особенно ясно ощущается
в образовании»
35
. Впрочем, еще Марк Блок, считая историю не только
наукой о людях о времени, но и наукой об изменениях, писал: «Про-
шлое это данность, которую никто уже не изменит. Зато познание исто-
рии – процесс, который без конца изменяется и совершенствуется»
36
.
При этом аргументы историков против понимания исторической
предметности как «прошлого» являются общим местом в интеллекту-
альной культуре последнего столетия. Один из самых распространен-
ных аргументов заключается в том, что историческое знание рождается
на стыке времен, как минимум – это прошлое и настоящее. Но не менее
существенна для становления и понимания исторического связь про-
шлого и будущего. Причем это важно не только для эпохи модерности,
но и для современного режима историчности. Образно и точно характе-
ризует новую ситуацию Ф. Артог: современная история/историография
стремительно меняется в сопровождении «квартета в составе памяти,
коммеморации, наследия и идентичности, а также тех, кто им аккомпа-
нирует. В роли руководителя оркестра выступает наше настоящее»
37
.
Для понимания истории как науки основополагающей является
мысль о ее документальной основе. Сегодня, укоренное в исследова-
тельской и образовательной практике убеждение в том, что история пи-
шется по следам, проблематизируется. Приведу только один пример.
Французский медиевист Ж. Морсель на основе большого лексического
и историографического материала показал, что метафора следа является
отнюдь не истиной, но соглашением, основанным на общей вере
38
. Ос-
новательно изучив, как понятие следа было внедрено в язык историка,
Морсель обнаруживает весьма активное использование синтагмы «ис-
торический след» или «след прошлого» еще до Французской революции
и анализирует эпистемологические последствия ее широкого распро-
странения. Одним из таких последствий является восприятие истории
как науки о прошлом. Морсель полагает, что «прошлое» как объект ис-
торика, ценное само по себе или как способ понимания современности,
представляется весьма проблематичным. В таком качестве этот объект
блокирует трансформации, скрывает конструктивистский характер ис-
торического дискурса, составляет основу телеологического подхода
39
,
35
Nora 2013/5. № 177. P.3.
36
Блок. 1973.
37
Hartog 2010/1 (n° 158). P. 18-31.
38
Morsel 2016/4 (n° 680), p. 813-868.
39
Выдающийся французский историк А. Корбен недавно убедительно показал на
конкретных исторических примерах, насколько телеологическое прочтение исто-
рии связано с риском неосознанного искажения прошедшего знанием того, что
случилось после. Corbin 2015/2 (N° 40), p. 337-342.
З. А. Чеканцева. Историчность и история…
15
порождает музеефикацию и архивацию исторических данных, а также
нередко используется для легитимации настоящего. В последнем случае
распространенное выражение «политическое использование прошлого»
предстает как прописная истина, трюизм.
Понятие следа соотносится с идеей уликовой парадигмы, которая,
по мнению К. Гинзбурга, является основной для историка. Чтобы уйти
от дихотомии присутствующего (настоящее) и отсутствующего (про-
шлое), которая предполагает упрощенное понимание анахронизма, и
переопределить, наконец, предметность исторической науки, автор
предлагает, используя наблюдения известного французского искусство-
веда Ж. Диди-Юбермана, отказаться от устойчивого понимания доку-
мента как следа того, чего уже нет, и анализировать симптомы, которые
вполне убедительно можно выявить в источниках, не прибегая к умол-
чаниям и метафорическим допущениям, которые сейчас являются нор-
мой в историописании. Понятие симптома лишено у Диди-Юбермана
каких-либо медицинских коннотаций. Это не признак существующей
вещи, но скорее пробел смысла в неуловимой или искаженной истине.
Иными словами, симптом означает невидимую, но существенную часть
видимой вещи; при этом важно не столько то, что он сообщает, но
прежде всего указание на то, чего мы не знаем. Поэтому симптом можно
рассматривать как «инструмент эвристической гигиены». Заимствуя
понятие симптома у Диди-Юбермана, Морсель пишет о возможности
своего рода исторической симптомалогии, точнее симтоматической
истории, в которой симптом сменяет след. Речь идет не о навязывании
истории семиотической типологии, но о более активном использовании
герменевтического потенциала для учета темпоральных различий.
Иными словами, метафора симптома рассматривается как альтернатива
отпечатка (l’empreinte). Эта идея выливается в вопрос: Как будет выгля-
деть история, если исходить не из того, что документ отсылает к чему-то
отсутствующему, но скорее к присутствующему, но невидимому? След
работает как присутствующий в настоящем знак того, что отсутствует и
как способ преобразования прошлого в настоящем. Ученый полагает,
что метафорическая натурализация потока времени и упрощенность
процесса изменения, обеспечивается широким использованием термина
«источники». Это привело к утверждению мысли о том, что историк
работает с обществами, которых больше нет. Но на самом деле историк
изучает общества, которые трансформировались. В таком случае
«прошлое» можно интерпретировать как «совокупность проблематич-
ных трансформаций» (l’ensemble des transformations en question), хотя
его как правило представляют, как «некое прошлое состояние» (état
passé), статичное и завершенное
40
.
40
Morsel 2016. P. 847-848.
Круглый стол «Наука и историчность»
16
Восприятие документа-следа как отпечатка неотделимо от отча-
янных надежд возродить прошлое, и именно эта связь между историей
и прошлым объясняет дискуссии об отношениях между историей и па-
мятью, осложняемые еще больше, когда речь идет об индивидуальном
воспоминании и документальном высказывании как свидетельстве. Но
если вдуматься, то у документа-следа нет возможности воскрешать ве-
щи, которые некогда были конкретными, видимыми и включенными
в событийную жизнь, но сегодня об их существовании говорят лишь
воспоминания в виде слов и изображений. Материальность документа
сама по себе позволяет прояснить то, что хотел сказать автор, только
магическим или символическим образом. Документ-след, его форма и
содержание возвращает не к автору, а лишь в породившую этот доку-
мент социальную систему, которая сегодня превратилась в камень. Ис-
торичность (а не «знание по следам») поддерживает историю в ее от-
ношении к прошлому, которое само по себе ничего не дает для
объяснения социального изменения и даже мешает или по крайней ме-
ре делает очень сложным его включение в социальные науки
41
.
Схожие идеи высказываются и на другом эпохальном полюсе ис-
торического познания. В частности, историки настоящего времени,
размышляя о современном статусе этой дисциплины, существующей во
Франции с конца 1970-х, обосновывают мысль, что она больше не нуж-
дается в особом положении, поскольку в течение полувека утвердилась
как полноценная составляющая исторической науки
42
. Аргументируя
возможность отказаться от выделения такой специальной области ис-
торического знания, они одновременно призывают обеспечить форми-
рование «истории как социальной науки настоящего». Соприсутствие
множества темпоральностей делает современность в разных ее прояв-
лениях предельно гетерогенной, что очень затрудняет возможность ее
адекватного постижения значительной частью живущих в этой совре-
менности людей. Ее переосмысление в трансдисциплинарном режиме
ведет не только к новому пониманию общественной значимости исто-
рии, но и способствует пересмотру устоявшегося разделения наук на
естественные и социальные/гуманитарные. Такая наука способна ро-
диться в результате переосмысления предметности исторического по-
знания, выбора иных научно-исследовательских объектов и включения
настоящего времени в изучение множества темпоральностей. С укоре-
нением так понимаемой социальной истории настоящего времени
в пейзаже социальных наук современность станет исследовательским
полем с очень высокой конкуренцией, поскольку с ней будут работать
историки, этнологи, социологи, экономисты, политологи, географы,
41
Morsel p. 862-864.
42
Droit , Reichherzer. 2013/2 (N° 118), p. 121-145.
З. А. Чеканцева. Историчность и история…
17
философы, лингвисты, специалисты по литературе и т.д. Отличие от
привычного подхода будет заключаться во взгляде на настоящее, спо-
собах его изучения, схватывания и объяснения. Такая история, по мне-
нию авторов, способна вернуть в социальное познание интерес к объ-
яснению, который во многом был утрачен в последние десятилетия.
Для историков это может послужить основанием для выявления исто-
ричности практик, институтов, групп акторов и пр. При этом главная
забота авторов заключается в том, чтобы включить более естественно и
активно историописание в социальные науки (антропология, социоло-
гия, политология, лингвистика, право).
Очевидно, что и в первом, и во втором случае, речь идет об учете
в исследовательской практике историков историчности, понимаемой
как метаморфоза/трансформация, в которой исследователь может уло-
вить форму явления или вещи, некогда существовавшего в прошлом,
но изменившегося в современности. То, что изучаемое явление вызыва-
ет интерес и сегодня – главное свидетельство его историчности.
На мой взгляд эти аргументы представляют значительный интерес
для переопределения не только научного статуса истории, но и роли
науки и трансдисциплинарного научного познания в целом. Хотя их
осмысление определенно потребует времени.
***
Понятие историчности ввел в исследовательское мышление Диль-
тей, который увидел в нем решающий критерий для «эпистемологиче-
ского расширения прав и возможностей» наук о духе и не только обос-
новал специфику гуманитарных наук, но и показал огромное значение
всех наук в изучении человеческой жизни. Экзистенциальные и эписте-
мологические вызовы третьего тысячелетия требуют радикального пе-
реосмысления трансдисциплинарности в свете новой рациональности,
формирующейся вокруг идеи сложности и связности всех явлений
43
.
В XXI в. на смену детерминистскому историзму, стержнем которо-
го остается при всех нюансах самоценность прошлого, приходит муль-
титемпоральный подход, основанный на идее подвижности границ
между основными модусами времени и их постоянном взаимодействии.
Включенность прошлого в настоящее в разных формах меняет пред-
ставление о предмете исторической науки, о соотношении истории и
памяти, о материальных и аффективных формах этого взаимодействия.
Новое ощущение времени проявляется не только в исследовательской
практике историков, антропологов, социологов, лингвистов, философов
и искусствоведов, но и в реальной жизни: в коммеморативных практи-
ках, в музейных экспозициях и выставках, в политических движениях и
43
Morin , Le Moigne. 2013; Ouvrir les sciences sociales. 1996.
Круглый стол «Наука и историчность»
18
властных проявлениях реальной политики. Все это изучается в транс-
дисциплинарном режиме, где ключевым является понятие историческо-
го опыта, а также концепт историчность.
Историческое исследование – это в идеале опыт размышления над
историчностью других. Это описание истории как уникальной транс-
формации, стержнем которой является «изобретение собственной исто-
ричности» (А. Мешонник). Речь может идти как об отдельном челове-
ке, так и о коллективном субъекте, событии и текстах. Возможно, так
понимаемая историчность сближает историю с искусством.
Исторический характер явления предполагает возможность его
трансформации, выводящей на проблемы исторической динамики.
Именно это самое интересное в истории, которая не сводится к услов-
ному прошлому, к тому, что было. Постижение историчности – антидот
против расслабляющего восприятия реальности как надежной и устой-
чивой. Такой подход к истории позволяет придать подвижность насто-
ящему, открывая в нем, как писал П. Рикер, «неисполненные возмож-
ности прошлого». Переосмысление природы исторической динамики
стало своеобразным рычагом, позволившим нащупать путь к переоцен-
ке статуса исторического познания в подвижном мультемпоральном
универсуме. При этом не только философы, но и ученые все увереннее
размышляют о необходимости пересмотреть существующее более сто-
летия разделение наук на естественные и социальные/гуманитарные,
поскольку современный анализ научных исследовательских практик
подводит к выводу, что социальные науки, в т.ч. история, ничем не
уступают по своей фундаментальности наукам естественным.
Один из авторитетных политических мыслителей прошлого века
Клод Лефорт, писал в конце 1980-х о том, что подлинная трансформа-
ция (символическая или политическая) предполагает «появление новой
идеи времени, нового разделения прошлого и будущего, истины и лжи,
видимого и невидимого, реального и воображаемого»
44
. Не пришло ли
время именно для такой трансформации истории как науки?
В конце XVIII столетия воплощением небывалой метаморфозы
стал опыт Французской революции. Способны ли социальные и гумани-
тарные науки XXI века своими трансдисциплинарными практиками об-
новить нашу историчность?
БИБЛИОГРАФИЯ / REFERENCES
Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры. М.: Канон+; РООИ
«Реабилитация», 2009. 264 c. [Ankersmit F.R. Istoriya i tropologiya: vzlet i padeniye met-
afory. M.: Kanon+; ROOI «Reabilitatsiya». 2009. 264 s.]
Артог Ф. Порядок времени, режимы историчности / Пер. с франц. // Неприкосновенный
запас. 2008. № 3 (59). С. 19-38. [Artog F. Poryadok vremeni. rezhimy istorichnosti / Per. s
frants. // Neprikosnovennyy zapas. 2008. № 3 (59). S. 19-38]
44
Lefort 1988. P. 93.
З. А. Чеканцева. Историчность и история…
19
Бевернаж Б. Время, присутствие и историческая несправедливость // Гефтер. 17.08.2012
http://gefter.ru/archive/5835 [Bevernazh B. Vremya. prisutstviye i istoricheskaya nespra-
vedlivost // Gefter. 17.08.2012 http://gefter.ru/archive/5835]
Блок М. Апология истории или ремесло историка. М. Наука, 1973. 236 с. [Blok M. Apolo-
giya istorii ili remeslo istorika. M. Nauka, 1973. 236 s.]
Данилина Г. И. Принцип историчности: концепция исторической поэтики А.В. Михай-
лова. М., 2008. 48 c. [Danilina G. I. Printsip istorichnosti: kontseptsiya istoricheskoy poeti-
ki A.V. Mikhaylova. M., 2008. 48 s.]
Деррида, Ж. Призраки Маркса. М.: Logos-altera, 2006. 256 с. [Derrida. Zh. Prizraki Marksa.
M.: Logos-altera. 2006. 256 s.]
Козеллек Р. «Пространство опыта» и «горизонт ожиданий» – две исторические категории //
Социология власти. 2016. T. 28. № 2. С. 149-173 [Kozellek R. «Prostranstvo opyta» i «gori-
zont ozhidaniy» – dve istoricheskiye kategorii // Sotsiologiya vlasti. 2016. 28/2. S. 149-173]
Козеллек Р. Можем ли мы распоряжаться историей? Из книги «Прошедшее будущее.
К вопросу о семантике исторического времени» // Отечественные записки. 2004. № 5
[Kozellek R. Mozhem li my rasporyazhatsya istoriyey? Iz knigi «Proshedsheye budushcheye.
K voprosu o semantike istoricheskogo vremeni» // Otechestvennyye zapiski 2004. N 5]
Мешонник А. Рифма и жизнь. М.: ОГИ, 2014. 400 с. [Meshonnik A. Rifma i zhizn. 2014. 400 s.]
Митчелл Т. Сцена «современности» // Неприкосновенный запас. 2014. 98. C 123-139 [Mit-
chell T. Stsena «sovremennosti» // Neprikosnovennyy zapas. 2014. 98. C 123-139.]
Олейников А. Откуда берётся прошлое? Апология анахронизма // Новое литературное
обозрение. 2014, 2 (126) [Oleynikov A. Otkuda beretsya proshloye? Apologiya anakhro-
nizma // Novoye literaturnoye obozreniye. 2014. 2 (126)]
Перов Ю.В. Историчность и историческая реальность. СПб., 2000. 144 с. [Perov Yu.V.
Istorichnost i istoricheskaya realnost. SPb., 2000, 144 s.]
Перцева А.А. Историзм и субъективация. От Фуко к Рансьеру и обратно // История фи-
лософии 2017. Т. 22. № 1. С. 92–105 [Pertseva A.A. Istorizm i subyektivatsiya. Ot Fuko k
Ransyeru i obratno // Istoriya filosofii 2017. T. 22. № 1. S. 92–105]
Поласик-Вжосек К., Вжосек В. От магической метаморфозы до метаморфозы генезиса. К
проблеме понимания исторического времени // Диалог со временем. 2017. Вып. 60. C. 5-
24 [Polasik-Vzhosek K., Vzhosek V. Ot magicheskoy metamorfozy do metamorfozy genezisa.
K probleme ponimaniya istoricheskogo vremeni // Dialog so vremenem. 2017/60. S. 5-24]
Шлыков В. Память прошлых других как трансцендентальная экспликация историчности:
к онтологии исторического сознания. Севастополь: СевНТУ, 2005. 256 с. [Shlykov V.
Pamyat proshlykh drugikh kak transtsendentalnaya eksplikatsiya istorichnosti: k ontologii
istoricheskogo soznaniya. Sevastopol: SevNTU. 2005. 256 s.]
Bantigny L. Historicités du 20e siècle. Quelques jalons sur une notion // Vingtième Siècle.
Revue d'histoire 2013/1 (N° 117), p. 13-25. DOI 10.3917/vin.117.0013
Bensa A. Images et usages du temps // Terrain [En ligne], 29 | septembre 1997, mis en ligne le
21 mai 2007, consulté le 19 novembre 2017. URL: http://terrain.revues.org/3190
Bevernage B. Time, presence, and historical injustice // History and Theory 47. 2008.2. P. 149–167.
Bevernage B., Lorenz Ch., Breaking up Time. Negotiating the Borders between Present, Past
and Future // History of Historiography. International Review. 2013. N 1 (63). P. 31-50.
Boucheron P. et Casanova V. L’histoire pour espacer le temps. Entr. avec Patrick Boucheron //
Écrire l'histoire [En ligne], 11 | 2013. URL: http://elh.revues.org/300
Corbin A. Le risque pour l’historien désireux de comprendre le passé, de savoir ce qui est
advenu après la période qu’il étudie // Sociétés & Représentations 2015/2. 40, p. 337-342.
Delacroix Ch. Généalogie d'une notion // Delacroix Ch., Dosse F., et Garcia P. (dir.) Histori-
cités. Paris: Découverte, 2009. P. 29-45.
Dosse F. Les regimes d’historicité comme traces experientielles // https://www.oslo2000.uio.no/
program/papers/m2a/m2a-dosse.pdf
Droit E., Reichherzer F. La fin de l'histoire du temps présent telle que nous l'avons connue.
Plaidoyer franco-allemand pour l'abandon d'une singularité historiographique // Vingtième
Siècle. Revue d'histoire 2013/2 (N° 118), p. 121-145. DOI 10.3917/ving.118.0121
Fritzsche P. Stranded in the Present: Modern Time and the Melancholy of History. Cambridge,
MA: Harvard University Press, 2004. 288 p.
Круглый стол «Наука и историчность»
20
Garcia P. Les régimes d’historicité : un outil pour les historiens ? Une étude de cas: la «guerre des
races // Revue d'histoire du XIXe siècle, 25 | 2002. URL: http://rh19.revues.org/index418.html
Hartog F. et Lenclud G. Régimes d’historicité // Dutu Alexandre et Dodille Norbert dir., Paris,
L’Etat des lieux en sciences sociales, L’Harmattan, 1993, p. 18-38.
Hartog F. Évidence de l’histoire. Ce que voient les historiens, Paris, EHESS. 2005. 285 p.
Hartog F. Le présent de l’historien //Le Débat, n° 158, janvier-février 2010, pp. 18-31.
Hartog F. Régimes d’historicité. Présentisme et expériences du temps. Paris: Seuil, 2003. 272 p.
Lefort C. Democracy and political theory, Cambridge: Polity Press. 1988. 295 p.
Loraux N. Éloge de l'anachronisme en histoire//Le genre humain, n°27, Seuil, 1993, p. 23-39.
Martin S L'historicité radicale du langage // http://www.fabula.org/cr/278.php
Meschonnic H. Critique du rythme, Anthropologie historique du langage, Verdier 1982. 730 p.
Michon P. L'historicité au prisme de la théorie du langage de Benveniste // Christian Delacroix
et al., Historicités, La Découverte « Recherches », 2009, p. 241-255.
Morin E., Le Moigne J.-L. (dir). Intelligence de la complexité. Épistémologie et pragmatique.
Paris, 2013. 457 p.
Morsel J. Traces? Quelles traces? Réflexions pour une histoire non passéiste // Revue historique
2016/4 (n° 680), p. 813-868. DOI 10.3917/rhis.164.0813
Osborn P. The Politics of time: Modernity and Avant-Garde. London: Verso. 1995. 272 p.
Ouvrir les sciences sociales. Rapport de la Commission Gulbenkian pour la restructuration des
sciences sociales, présidée par Immanuel Wallerstein. 1996. URL: http://www.uqac.ca/jmt-
sociologue/
Philosophie et spiritualité. Les dimensions temporelles. 2002. Serge Carfantan //
http://www.philosophie-spiritualite.com/cours/temps1.htm
Rancière J. Le concept d'anachronisme et la vérité de l'historien // L'Inactuel, n°6, 1996, p.53-68.
Rancière J. Les mots de l’histoire du cinéma // Les Cahiers du Cinéma n°496, 1995. 192 p.
Rancière J. Les Noms de l’histoire – essai de poétique du savoir. Paris: Le Seuil, coll. «La
librairie du XXI siècle », 1993. 224 p.
Werner M., Zimmermann B. Penser l'histoire croisée : entre empirie et réflexivité // Annales.
Histoire, Sciences Sociales 2003/1 (58e année), p. 7-36.
Чеканцева Зинаида Алексеевна, доктор исторических наук, профессор, ведущий
научный сотрудник, Институт всеобщей истории РАН; achekantzev@mail.ru
Historicity and history in the intellectual culture of the 21st century
Actualization of historicity in the intellectual culture of the second half of the 20th c. became
one of the manifestations of the "historical turn" in scientific knowledge. The author looks
at the works by philosophers, anthropologists, historians, philologists to understand what the
content of this turn is and how historicity is perceived at the beginning of the third Millen-
nium. It is shown that the problem of historicity has been discussed for several decades in
line with anti-theleological thought, which gradually rehabilitated the gaps in history, the
virtuality of the past, the fundamental nature of the relational interaction between the past
and the present. Differences between historicity in classical cognition and in the intellectual
culture of late 20th – early 21st cc. are revealed; peculiarities of the conceptualization of
historicity at the intersection of philological and historical perspectives are discussed, as
well as transdisciplinary origin of the syntagma regime of historicity, its relationship with
the temporal turn in cognition and cognitive processes in research activities.
Keywords: historicity, temporality, history, historical change in the knowledge, the mode
of historicity, transdisciplinarity
Zinaida Chekantseva, Dr.Sc. (History), Professor, Chief Researcher, Institute of World Histo-
ry, Russian Academy of Sciences; achekantzev@mail.ru; zinaidachekantseva@gmail.com
