Константин Бальмонт глазами современников

Abstract

[Константин Бальмонт глазами современников. Воспоминания. Письма. Дневники. Поэтические посвящения. Подражания, эпиграммы, пародии. Шаржи / Вступ. ст. Л. Н. Таганова;
сост., подгот. текстов, прим. и коммент. А. Ю. Романова.
Санкт-Петербург: Росток, 2013 (Неизвестный XX век). 976 с.]

Full text

159
ISSN 0258-0802. LITERATŪRA 2015 56/57(2)
Р е ц е н з и и, о б з о р ы, и н ф о р м а ц и я
КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ ГЛАЗАМИ
СОВРЕМЕННИКОВ
[Константин Бальмонт глазами современников. Воспоминания.
Письма. Дневники. Поэтические посвящения. Подражания,
эпиграммы, пародии. Шаржи / Вступ. ст. Л. Н. Таганова;
сост., подгот. текстов, прим. и коммент. А. Ю. Романова.
Санкт-Петербург: Росток, 2013 (Неизвестный XX век). 976 с.]
Может показаться странным, что пер-
вый сборник воспоминаний, откликов
в письмах и дневниках современников
об одном из зачинателей новой русской
символистской поэзии вышел так позд-
но, – справедливо пишет в предисловии
«Многоликий Бальмонт. Образ поэта в
зеркале мемуаристики» профессор Лев
Таганов, заведующий кафедрой теории
литературы и русской литературы XX
века Ивановского государственного
университета. Однако нет ничего уди-
вительного в том, что объемный том,
вышедший в Санкт-Петербурге, подго-
товлен в Иваново, где регулярно про-
ходят Бальмонтовские чтения и конфе-
ренции, Бальмонтовские поэтические
фестивали, готовятся и выходят посвя-
щенные Бальмонту сборники, моногра-
фии, библиографические указатели. И
составлен он ивановским бальмонтове-
дом Александром Романовым.
Самый большой раздел книги – чуть
менее половины ее общего объема –
содержит отрывки из воспоминаний,
статьи и рецензии (или их фрагменты),
выдержки из книг девяти десятков ав-
торов разной степени известности и
близости к Бальмонту, различного мас-
штаба литературного дарования. Свод
разнородных текстов, расположенных
в хронологическом порядке (с оправ-
данными отступлениями), охватывает
практически всю жизнь поэта – от по-
пытки самоубийства в 1890 г., когда из
окна гостиницы выбросился «юноша,
рано надломленный жизнью, а встал
с мостовой первый поэт наступавших
времен» (Максимилиан Волошин), до
немноголюдных похорон под дождем,
до гроба, опущенного в наполненную
водой могилу в 1942 г. Мемуары воссо-
здают жизнь поэта в России и за рубе-
жом, в сценах публичной литературной,
не вполне публичной и вполне частной
жизни. Например, о чествовании поэта в
Обществе свободной эстетики в 1913 г.,
когда Бальмонт находился, казалось бы,

160
в зените славы, и от имени его врагов
его приветствовал Владимир Маяков-
ский, вспоминают Вадим Шершеневич,
Василий Катанян, Корнелий Зелинский,
Рюрик Ивнев, Павел Антокольский;
Вера Звягинцева рисует колоритные
сцены репетиции Севильского оболь-
стителя Тирсо де Молины в переводе
Бальмонта в присутствии переводчика,
капризничающего и тающего «в солнце
и в женщинах» (по-видимому, 1918 г.);
в воспоминаниях Бориса Зайцева Баль-
монт читает стихи Волошину и двум
молодым дамам, сидя под пальмами
Таити или Полинезии, которыми стал
в московской квартире старый обеден-
ный стол. Последнее, по меньшей мере,
не столь рискованно, как карабкаться
на вершину сосны, чтобы читать стихи
ветрам (Андрей Белый), декламировать
на исходе ночи революционные стро-
ки киевскому городовому (Александр
Дейч) или шумными восклицаниями
провоцировать лондонских и париж-
ских полицейских на применение мер
физического воздействия (Иван Бунин).
Мемуарные тексты так или иначе
выражают специфические перспективы
авторов. Позиции одноклассника буду-
щего поэта во владимирской гимназии
Дмитрия Кардовского, ставшего худож-
ником, далекого от литературы Евсея
Львова, вспоминавшего о приезде Баль-
монта в Шую в 1917 г., и племянницы
поэта Антонины Бальмонт-Корзеневой
резко отличаются от позиций участни-
ков литературного процесса, которые
в свою очередь несложно разделить на
несколько категорий. Одну из них обра-
зуют мемуары литературных современ-
ников, тех, кто был соперником и союз-
ником Бальмонта. Иного типа воспоми-
нания принадлежат тем, кто вступил в
литературу позднее, будь то начинаю-
щий прозаик Константин Паустовский,
попавший на лекцию Бальмонта «Поэ-
зия как волшебство» в Киеве в 1914 г,
молодой поэт Дмитрий Семеновский,
говоривший с поэтом о стихах в ива-
новской гостинице в 1917 г., или Довид
Кнут, который познакомился с тем, кто
представлялся ему «прямо-таки венце-
носным Богом», в парижской «Ротонде»
в 1922 г.
В этот же раздел включены отзывы
о книгах Бальмонта и фрагменты из
Некрополя Владислава Ходасевича, а
также отрывки из статей Осипа Ман-
дельштама, толкующие не столько о
Бальмонте, сколько о его поэзии, ее
месте в литературе. Мемуарный раздел
дополняет набор отрывков из писем и
дневников современников (1891–1940),
расположенных пофамильно в алфа-
витном порядке – от Марка Алданова
и Александра Амфитеатрова до Корнея
Чуковского и Эллиса (с. 457–582). Осо-
бый раздел «Автопортреты» составили
стихи самого Бальмонта, посвященные
Бальмонту. Они были опубликованы в
1927 г. в Последних новостях с подпи-
сью Д. Бален (атрибутировано Лазарем
Флейшманом в 2009 г.) и в Сегодня с
подписью Мстислав. Четвертый раздел
«Поэты – Константину Бальмонту» со-
стоит из двух подразделов. В первый
вошли стихотворные посвящения, ко-
торых набралось свыше семидесяти,
расположенные по фамилиям тридцати
шести авторов в алфавитном порядке.
Второй подраздел озаглавлен «Под-
ражания, эпиграммы и пародии». Для
него избрано хронологическое распре-
деление материала, мотивированное
тем, что многие тексты печатались без
подписи или под псевдонимами. Такой

161
способ организации литературных фак-
тов дает отчетливое представление о
том, какие черты личности, поведения
и поэзии Бальмонта вызывали отрица-
ние и насмешку, а позднее – какие спе-
цифические ритмические ходы и едва
ли не «крылатые» строки ложились в
основу сатирических перепевов, дис-
кредитирующих не бальмонтовский
стиль, но внелитературные обществен-
но-политические явления. Знамени-
тое «Хочу» («Хочу быть дерзким, хочу
быть смелым...») оказалось для перепе-
вов особенно удачным, сослужив служ-
бу, иным неоднократно, Lolo (Леонид
Мунштейн), Сергею Горному (Алек-
сандр-Марк Оцуп), Николаю Степанову
(в примечаниях упомянуты его стихи
«Хочу быть скорым, на все способ-
ным...»), Евг. Венскому (Пяткин), Алек-
сандру Ширяевцу (Абрамов), Фрицхену
(Федор Благов), Черному коту («Хочу
быть персом, хочу быть шахом...») из
того же Будильника, в котором подви-
зался Фрицхен, и другим.
Самые ранние из стихотворных по-
священий – стихи Ивана Бунина (1895),
Валерия Брюсова (1897), Модеста
Дурнова (1899), самые поздние – уди-
вительная поэма Леонида Мартынова
Поэзия как волшебство (1939) и напи-
санное после смерти поэта стихотворе-
ние Галактиона Табидзе «Бальмонту».
Среди авторов стихотворных дедика-
ций – грузинские поэты Александр
Абашели (Чочия Исаки), Валериан Га-
приндашвили, упомянутый Галактион
Табидзе, Тициан Табидзе, серб Иван
Шайкович, литовец Людас Гира с его
циклом из десяти сонетов, Бальмонтом
же и переведенным, и француз Филеас
Лебег, стихи которого в своем перево-
де Бальмонт, не смущаясь, включал в
свои статьи. Помимо знаменитых рус-
ских поэтов в этом разделе встречают-
ся малоизвестный Ефим Вихрев, чье
стихотворение «К. Д. Бальмонту» было
напечатано в Шуйских известиях в
1917 г., забытый участник выступлений
имажинистов Антоний Случановский,
Тиана Дабаш, стихотворение которой
«Бальмонту» отыскалось в сборнике
Туманы (Минск, 1909), но сведений о
ней обнаружить не удалось. Книгу мог-
ло бы обогатить стихотворение Евгения
Шкляра «К. Д. Бальмонту» («Какой не-
вероятный океан...»), напечатанное сна-
чала в ковенской газете Наше эхо (1929,
№ 178, 9 сентября) с заголовком «Дру-
гу Литвы, Константину Бальмонту» в
качестве стихотворного посвящения
к отрывку из поэмы «Летува золотое
имя», а затем включенное в последнюю
книгу стихов Шкляра Poeta in aeternum
(Рига, 1935) – в раздел «Искатели пре-
красного», посвященный «Моим дру-
зьям – поэтам Литвы». А в подраздел
пародий и эпиграмм можно было бы
включить сатирическое стихотворение
Дон Аминадо (Шполянский) «Бальмонт
для домашнего обихода (Мелкобуржу-
азная пародия)», напечатанное в ковен-
ской газете Эхо (1923, № 299, 5 ноября).
Надо думать, что подобные дополнения
еще обнаружатся в провинциальной до-
революционной печати и на окраинах
русского зарубежья.
Книга снабжена приличествующим
подобного рода изданиям справочным
аппаратом: 190 страниц примечаний и
комментариев, с необходимыми библи-
ографическими справками о публикуе-
мых текстах, указатель имен, насчиты-
вающий около полутора тысяч пози-
ций, полезный указатель издательств
и периодических изданий, список ил-

162
люстраций. В некоторых примечани-
ях сведения об авторах перерастают в
краткие этюды об отношении к Баль-
монту, например, Ходасевича (с. 750–
751), Философова (с. 760), Адамовича
(с. 778–779) с привлечением других, не
вошедших в основной текст книги ста-
тей и писем. Но никак не представлены
ни автор мемуарного очерка Владимир
Розинский, ни поэтесса Анна Алма-
тинская (Држевицкая). Об адресатах
писем Владимира Короленко (и многих
других) сведения даются, о получате-
лях писем Максима Горького – нет. Та-
кая же непоследовательность заметна
в комментировании: поясняется, что
такое ‘труверы’ (с. 753), ‘шато’ (с. 767),
‘файф-о-клок’ (с. 771), но без пояснений
оставлены ‘Ларусс’ (с. 69); упоминае-
мые Мазини, Метерлинк, Пшибышев-
ский удостоены справок, а французский
писатель и журналист Абел Эрман (с.
69; в указателе имен неверно передана
его фамилия в оригинальном написании
‘Erman’, должно быть Hermant), Мал-
ларме, Жилькен и Корбьер (с. 112) – нет.
Внимательному читателю нетрудно со-
образить, что приветы Елизавете Мори-
цевне в приводимом Ксенией Куприной
письме Бальмонта (с. 376) адресованы
ее матери, второй жене автора «Гранато-
вого браслета», упомянутой в коммен-
тариях (с. 828). Но то, что дядя Сережа
в воспоминаниях Крандиевской-Тол-
стой (с. 305) – это тот же самый Сергей
Аполлонович Скирмунт, упомянутый в
одном из писем Чехова (с. 576), выда-
ющийся меценат рубежа веков, в доме
которого жила семья мемуаристки (гла-
ву семейства Василия Крандиевского и
Скирмунта связывало и общее предпри-
ятие на паях – книжный магазин и изда-
тельство «Труд»), – это не всякому чита-
телю должно быть заведомо известно.
Большое значение и ценность кни-
ги определяется тем, что это первое
собрание мемуарных свидетельств о
крупнейшем поэте Серебряного века.
Дополнительное достоинство этому со-
бранию придает то, что значительная
часть текстов или вариантов текстов
републикована впервые, часто – из ма-
лодоступных периодических изданий,
таких как белградский журнал Ярь за
1943 г., откуда извлечен «литературный
фоторепортаж» Брониславы Погорело-
вой, или берлинская газета Новое слово
того же года, где обнаружился мему-
арный очерк за подписью И. А. Соста-
витель убедительно идентифицировал
автора: Иллария Амфитеатрова (с. 790).
Многогранный и переменчивый
образ Бальмонта, созданный мозаикой
разножанровых словесных текстов (а
также тщательно подобранными со-
ставителем эпиграфами к каждому
разделу), дополняется рассеянными по
книге шаржами, рисунком Волошина,
силуэтом Кругликовой. Под своеобраз-
ной хроникой жизни и творческой де-
ятельности главного героя книги раз-
ворачивается широкая канва ушедших
литературных эпох – не только Сере-
бряного века, но и его продолжения
в зарубежье, и советского периода. К
последнему относятся, например, вос-
поминания Галины Медземаришвили,
повествующие, собственно, не столь-
ко о Бальмонте, сколько о его дочери
Нине Бруни-Бальмонт и об отношении
к Бальмонту в Грузии. В советскую эпо-
ху трудное возвращение Бальмонта к
читателю на родине было ознаменовано
томом в «Библиотеке поэта» (1969), но
оказалось под угрозой из-за мемуарно-
го очерка Льва Успенского в Литера-
турной газете (1970). В письме автору

163
Записок старого петербуржца, отры-
вок из которого опубликован в рецензи-
руемой книге впервые, Лев Озеров рас-
ценил выступление Успенского как удар
по лежачему «в тот момент, когда он по-
лучил малую возможность привстать,
выпростать хотя бы руку из-под хлама
наговоренной на него чепухи» (с. 826).
В незаурядной личности героя тома
переходящие в позерство артистич-
ность, поэтические причуды, о которых
с сочувствием писали Михаил Кузмин
и Марина Цветаева, и скандальные
выходки удивительным образом соче-
тались с необычайной работоспособ-
ностью, с отмеченной Михаилом Са-
башниковым аккуратностью в работе,
с поразившей Александра Биска «иде-
альной аккуратностью» на письменном
столе и таким же аккуратным почерком.
Впервые собранные в книгу мемуар-
ные тексты разнятся тональностью: с
восхищением, сочувствием и благо-
дарностью в известных очерках и ста-
тьях Марины Цветаевой, с уважением
и участием в отрывке из «Парижских
воспоминаний» Антонина Ладинского
контрастируют фрагменты из Велико-
лепного очевидца Вадима Шершеневи-
ча, автобиографические заметки Ивана
Бунина или Владимира Крымова, не
отличающиеся особой благожелатель-
ностью. Проступающие сквозь тексты
отношения усложняются присущей ме-
муарам удвоенной точкой зрения – из
вспоминаемого прошлого и вносящего
свои коррекции будущего.
Зоркому читателю оценки мемуари-
стов многое скажут не только о Баль-
монте, но и о самих мемуаристах. Знал
ли Бальмонт восемь языков, на которых
читал, а на некоторых из них свободно
говорил, как утверждал Николай Кнор-
ринг? Владел ли он двенадцатью язы-
ками в версии Лидии Рындиной или
восемнадцатью, как с его слов писал
Владимир Крымов? Или знал «около
тридцати языков. Легко изучил он де-
сятки говоров и наречий», по словам
Эренбурга (с. 35)? Бунин полиглотство
Бальмонта считал враньем, утверждая,
что тот не был в состоянии поддержать
разговор по-английски и плохо говорил
по-французски (с. 196). Здравомысля-
щая Тэффи вспоминала, как Бальмонт
в разговоре с профессором Евгением
Ляцким подтвердил, что он свободно
говорит на всех языках, вот только не
успел изучить «язык зулю» (то есть зу-
лусов). Ляцкий ответил, что тоже пло-
хо знает «язык зулю», но другие языки
для него не представляют трудности.
Писательница поставила полиглотов в
тупик, спросив, как по-фински «четыр-
надцать» (с. 232).
В разноголосице свидетельств даже
внешний облик Бальмонта расплывчат:
глаза, например, Эренбургу виделись
зелеными, Белому – каре-красными
(«золотоглазый», «златоглазый»), Па-
устовскому – серыми, а болгарскому
поэту, прозаику и драматургу Еману-
илу Попдимитрову – голубыми. Этих
лежащих на поверхности примеров
достаточно, чтобы еще раз убедиться в
том, насколько сложен, переменчив и не
поддатлив однозначным характеристи-
кам образ Бальмонта, погруженный в
хитросплетения непростых отношений
с современниками.
Павел Лавринец
Получено: 18 ноября 2014 г.
Принято: 22 ноября 2014 г.